Глава группы «Черкизово» Сергей Михайлов – о реальном эффекте контрсанкций

Хотя санкции нанесли чувствительный удар по российской экономике, оставалась надежда, что ответное продовольственное эмбарго послужит хорошим стимулом для развития отечественного АПК.

Но произошло ли так на самом деле? И, говоря шире, насколько рациональна существующая система поддержки АПК? И могут ли российские производители продовольствия не только заниматься импортозамещением под покровом эмбарго, но и выходить на экспортные рынки? Обо всем этом «Ко» беседует с Сергеем Михайловым, совладельцем и генеральным директором группы «Черкизово» – одного из крупнейших в России производителей свинины и курятины. 

– Сергей Игоревич, контрсанкции действительно помогли производству или это пропагандистский миф? 

– Сегодня эффект от контрсанкций уже минимальный – он практически свелся к нулю. Я думаю, эффект более заметен в других отраслях, таких как овощи, фрукты, рыба, салаты. Что касается мяса, сегодня основной тренд – это замедление роста, а теперь уже и падение потребления, что приводит к насыщению рынка и даже перепроизводству. Основной импорт идет из Бразилии, и Бразилия вполне способна поставлять все необходимые объемы. К настоящему моменту поменялся вектор. Раньше главной темой было импортозамещение, а сегодня импорт мяса птицы в стране практически свелся к нулю – меньше 5%; по свинине – в зависимости от времени года: если сезон, то 10–15%. Импорт говядины остается достаточно высоким – на уровне 25% . Поэтому тема импортозамещения уже закончилась, и сейчас мы больше думаем об экспорте. Последние пару лет ослабление рубля делает нас эффективными в экспорте – у нас себестоимость производства птицы и свинины находится на самых низких уровнях. 

– То есть рецессия смогла пересилить эффект от контрсанкций, и мы сталкиваемся со снижением производства? 

– Пока мы видим не падение производства, а падение спроса. Экономика переживает не лучшие времена, макроэкономические показатели падают, снижается платежеспособность населения. Сегодня потребление всех видов мяса установилось на уровне 68–70 кг на душу населения, хотя еще несколько лет назад доходило до 74–75 кг. Исторический максимум был в конце 1980-х – 77–78 кг. Мы за 15 лет почти вернулись к этому показателю, но за последние два года опять произошло падение примерно на 5 кг. Оно могло бы быть и больше, но цены на мясо в рублях не только не растут, но даже наблюдается их снижение на 10–15%. Мясо – наверное, единственный продукт, который дешевеет, это основной сдерживающий элемент инфляции. Что касается производства, то оно, наоборот, по инерции растет. Рост был заложен раньше, и мы выходим на максимальную загрузку мощностей.

– Если спрос падает и платежеспособность – тоже, вероятно, люди переходят на более дешевое мясо? 

– Производство в целом растет – и по птице, и очень активно по свинине, но потребление птицы не упало, а по красному мясу, особенно по говядине и даже по свинине, мы все-таки фиксируем падение. Птица остается самым дешевым и доступным видом мяса, поэтому в кризисное время этот продукт выигрывает. Но давление перепроизводства в этом сегменте наиболее ощутимо. Сегодня по птице ситуация на рынке наиболее сложная. Мы оцениваем перепроизводство на уровне 300 000–500 000 т в год. И, к сожалению, пока производство растет. Уже не такими большими темпами, но следующие 12 месяцев еще 200 000 т добавим.

– То есть вы предвидите кризис птицеводства?

– Не предвижу. Я думаю, что этот кризис идет уже два года, а последние полгода он в самом разгаре. Сегодня отрасль даже не балансирует на грани безубыточности, она начинает фиксировать убытки. Дело в том, что себестоимость производства мяса, и курицы в том числе, на 70% прямо или косвенно зависит от валюты. Мы понимаем, что произошло с рублем, и на фоне этого цена в рублях у нас упала. Тут все очевидно: есть давление перепроизводства, а экспортные каналы пока не заработали.

– А есть ли вина государственного регулирования в этой ситуации? 

– Здесь нет ничьей вины, тут сработало очень много факторов, но последние 5–10 лет был вектор на максимальный рост производства и стимулирование этого роста. И все госпрограммы были нацелены именно на это. Мы разогнали производство и свинины, и птицы и получили импортозамещение. Но если раньше было саморегулирование рынка через импорт, то сегодня, когда мы вступили в фазу насыщения рынка, или перепроизводства, нужно думать, как задействовать другие механизмы. Сейчас необходимо останавливать стимулирование производства, потому что непонятно, что делать с излишками. Возможно, надо перенаправлять имеющиеся ресурсы, чтобы поддержать не инвестиционную привлекательность отрасли, а просто минимальный уровень рентабельности, чтобы предотвратить сокращение производства.

– Государство уже как только не поддерживало АПК. Разве тут можно придумать что-то еще? 

– Мы считаем лучшим инструментом продовольственные пособия для малоимущих слоев населения по аналогии с food stamps, которые применяются в Америке. Так можно простимулировать спрос внутри страны. В Америке около 50 млн человек получают ежемесячные пособия, которые можно потратить только на продовольствие, и даже на определенные виды продовольствия. В результате в Америке сегодня потребление мяса достигает 115 кг на душу населения. Не потому что все едят много, а потому, что они этой программой вытягивают статистику, и средняя цифра становится намного выше. В России подобная адресная помощь будет одновременно решать социальные вопросы, стимулировать спрос и позволит удерживать баланс на рынках продовольствия – можно будет управлять потребительской корзиной и расставлять акценты: молоко или птица, свинина или колбаса и так далее в зависимости от профицита и дефицита на рынках. В Америке на это тратят $40–50 млрд в год . Мы подсчитали, что в России программа может заработать, если будет выделяться не менее 250 млрд руб. в год. Это достаточно значимая цифра, сопоставимая с бюджетом всего Минсельхоза. Но эти деньги окупаются, потому что такой подход стимулирует экономику, инвестиции, строительство… 

– Лучше было бы, чтобы проблема балансирования спроса и предложения решалась с помощью экспорта...

– Развивать экспортные рынки – задача непростая. Здесь есть вопросы на межправительственном уровне, есть много технических проблем, связанных с сертификацией, разрешительной документацией, прохождением аудита производств и, конечно, конъюнктурой. Сегодня и Бразилия экспортирует, и Америка, и Европа, и никто нас просто так за границей не ждет, и никто не прогнозирует, что экспорт станет сверхдоходным каналом. Но это необходимый канал, чтобы просто сбалансировать наши рынки.

– А что может ваша отрасль экспортировать и куда? 

– Экспортный потенциал в свинине минимальный, это сегодня в основном Китай, который пока для нас закрыт. Есть поставки в Азию, которые потом уже как-то попадают в Китай. Китайский рынок очень специфичный, там потребляют очень много субпродуктов, как птичьих, так и свиных, там куриные лапки дороже филе. Что касается свинины, то здесь есть небольшие перспективы в Азии, Южной Корее, Японии. Но и эти рынки тоже пока закрыты, и открыть их будет непросто. Многие десятилетиями пытаются открыть эти страны, и не у всех получается. Здесь перед нами сложное сплетение политики и технических норм. Страны защищают рынки по-разному: у кого-то квоты, у кого-то пошлины. Что касается птицы, здесь перспективы экспорта более реальны. В основном это страны Ближнего Востока – ОАЭ, Египет Ирак, – мы видим, что можно развивать эти направления. Мы уже получили разрешение на экспорт в Эмираты и Египет, работаем над Ираком. И думаю, у нас будут уже в этом году первые контракты. Задача по птице – примерно 5–10% нашего портфеля переориентировать на экспорт. Также есть возможность работать в Африке, но мы видим, что основной рычаг сегодня – это цена. Конкуренция очень высокая, а Бразилия является основным оператором. В Америке – профицит темного мяса птицы, то есть ножек, на экспорт они обычно продают его по низким ценам. С ними конкурировать тяжело: филе на внутреннем рынке в США стоит очень дорого, и оно субсидирует экспорт ножек. Тем не менее я думаю, что Россия сможет экспортировать значительные объемы мяса птицы – 100 000–300 000 т в следующие 2–3 года. А вот по свинине перспективы не так очевидны. Нам помогает тот факт, что зерно – кормовая база – у нас дешевое, его мы экспортируем. Важно, что если рубль будет слабым, то экспорт будет более доходным. А вот если рубль начнет укрепляться, то мы можем не пройти по цене.

– Если через год отменят контрсанкции, это не будет шоком для отрасли? 

– Я думаю, это не будет шоком. Важнее, кто будет иметь возможность поставлять тот или иной товар, ту же свинину; сегодня, например, это Бразилия и Европа. Мы видим, что цены на свинину в Европе или Америке ниже, чем в Бразилии, потому что частично цены в Бразилии поддерживаются благодаря экспорту мяса в Россию. Но это уже небольшие объемы, и они будут снижаться. Через год тема импорта вообще уйдет на второй план. 

– А если укрепится рубль? 

– Если укрепится рубль, тут много разных вещей может произойти. Тогда, наверное, вырастет внутренний спрос на нашу продукцию. 

– Сейчас довольно многие инвестируют в аграрный сектор. Как бы вы это могли прокомментировать и участвуете ли вы в этом процессе? Собираетесь ли вы поглощать кого-то? 

– Инвестиционная привлекательность в мясе сейчас очень низкая, а в птице вообще доходность нулевая и отрицательная. В свинине она еще остается, но не позволяет окупаться быстро. Мы сегодня сфокусированы на завершении тех проектов, которые были начаты раньше, проектах, связанных с импортозамещением. Мы реализуем проект по свинине в четыре фазы, две из них подходят к финишу – это 75 000 т живка свинины в год, 24 000 свиноматок. Это новый проект для нас – мы учли весь мировой опыт и наши собственные наработки за последние 10–15 лет. Благодаря этому мы думаем, что сможем еще на 10% сократить нашу себестоимость за счет определенных ноу-хау: конверсии кормов, лучшей сохранности, меньших логистических затрат. Не побоюсь сказать, что у нас будет самая дешевая свинина в мире. 

Еще один проект – это импортозамещение инкубационного яйца. Россия сегодня завозит где-то 700 млн яиц в год. Наша компания тоже импортирует примерно 25% яиц – это 100 млн штук. И мы планируем этот вопрос решить. Мы будем закупать родительское стадо и получать свое инкубационное яйцо. Раньше мы этого не делали, потому что, когда рубль был сильный, яйцо заходило по такой цене, что проект не окупался. Сегодня, когда цена на яйцо выросла в рублях практически в два раза, этот проект стал подъемным. Наконец, мы запускаем производство индейки, совместно с нашими испанскими партнерами – группой Fuertes. В целом я хотел бы отметить, что если раньше мы работали над ростом производства и импортозамещением, то сегодня стратегия компании поменялась – мы больше занимаемся качественным ростом.

– А что такое качественный рост? Снижение себестоимости?

– Не только. Также происходит переориентация компании, мы становимся ближе к потребителю, переходим от b2b к b2c. У нас и так есть портфель сильных брендов – «Черкизово», «Петелинка», «Моссельпром», «Куриное царство», – но сегодня мы хотим долю брендированной продукции довести до 80–85%. В этой части инвестиции тоже будут переориентированы на наращивание производства переработанной продукции, такой как колбасы и полуфабрикаты, где есть большая добавочная стоимость и меньшая волатильность цен. Рынки цикличны: мы сегодня прошли фазу дефицита, а фаза перепроизводства предполагает двух-трехгодовой период с высокой волатильностью цен. В этой связи мы сейчас приступили к первому из таких проектов, это производство колбас в Московской области. Колбасная отрасль до сих пор была лишена больших инвестиций, потому что последние 10 лет находилась в режиме выживания: с одной стороны, высокие цены на мясо, с другой – большое давление и конкуренция со стороны ритейлеров. Но сегодня, когда цена на мясо не растет и даже падает, появляется возможность развивать это производство.

– Не беспокоит ли вас, что российский АПК слишком зависит от государственной поддержки?

– Нет, и если мы сравним уровень господдержки в России и других странах, то у нас он составляет $3–4 млрд – это очень низкий уровень. В Европе, Китае, Бразилии, Америке цифры в разы, если не в десятки раз, больше. У нас наиболее прозрачный рынок, и искажающего эффекта субсидий практически нет. Если мы посмотрим на форму поддержки, то основные ресурсы тратятся на сохранение инвестиционной привлекательности, потому что у нас процентные ставки по кредитам не как в Европе и Америке – 2–3%, а 10–15%.

– А как вы решаете проблему кредитования?

– Мы, так же, как и все, пользуемся кредитами, государство субсидирует инвестиционные кредиты, в итоге эффективная ставка – 3–3,5% с учетом субсидий. Но если ничего не делать, отрасль будет саморегулироваться, и нам не избежать, с одной стороны, сокращения производства, а с другой – еще более выраженных циклов и большей волатильности цен. Сегодня потребитель получает дешевое мясо, и это хорошо, но есть обратная сторона медали – потом будет отскок, и он будет не такой приятный. Никому такая высокая волатильность не нужна.

– Вы хотите изменить направление государственной поддержки. Приходится ли вашей компании выступать в качестве лоббиста, активно продвигать свою точку зрения на политическом уровне, на уровне министерства и т.д.?

– Мы участвуем во многих совещаниях в министерстве как эксперты, но сегодня очень хорошо заработали отраслевые союзы, и мы видим, что Минсельхоз во многом опирается на работу этих союзов, на аналитику, и на них лежит большая ответственность за балансирование рынков и поддержание здоровой ситуации в тех или иных отраслях.

– Ваши идеи про продовольственные пособия и помощь в экспорте сейчас обсуждаются наверху?

– Да, мы давно уже обсуждаем продовольственные пособия, эта идея уже привлекла внимание, и, наверное, происходит осмысление возможности ее практической реализации. Это не самый простой вопрос, потому что он касается техники – как именно воплотить его в жизнь. Минсельхоз и МИД активно сотрудничают в области экспорта. Но мы только начинаем над этим работать, другие страны, задействовав политические рычаги, уже десятилетия работают, а мы только начали. Надеемся, что по птице нам удастся до конца года открыть Китай. По свинине ситуация чуть сложнее – надо тоже работать, чтобы получить доступ к рынкам.

– Последний вопрос. У вас сменился председатель совета директоров, вместо вашего отца Игоря Бабаева его возглавил ваш младший брат Евгений Михайлов. Можем ли мы говорить о новой эпохе в истории компании, о том, что Игорь Алексеевич отошел от управления окончательно?

– У нас компания, с одной стороны, публичная, и мы стараемся использовать лучшие практики – это касается и прозрачности, и корпоративного управления. С другой стороны, компания семейная и остается семейной – в семье мы обсуждаем наиболее важные стратегические вопросы, советуемся друг с другом. Мы пытаемся и публичность, и семейные ценности совмещать, поэтому здесь глобально ничего не меняется. Что касается оперативного управления, то отец уже давно от него отошел.

 Константин Фрумкин